Последнее небо - Страница 117

117

Отбрось эмоции, майор.

Вот в этом вы со Зверем схожи.

Просчитался он. Бывает же. Верится с трудом, но этобольше похоже на правду, чем предположение, что Зверь сознательно пошел на риск ради спасения кого-то.

Рационалист хренов.

Четверо лучше, чем один.

И даже сейчас он исходит из тех же соображений. Страшно представить, что мог бы натворить тот, который сейчас за искореженной дверью. «Стрелять надо на поражение. Лучше в голову». Здравая рекомендация, если забыть, что совет этот Зверь давал в отношении себя самого.

Лучше, конечно, что-нибудь одно. Либо совершенно однозначно расставленные приоритеты: моя жизнь важнее всего. Либо предупреждение: убей, пока я не убил. Но со Зверем что-нибудь одно никак не получается.

Убийца.

Пилот.

Чувствам верить нельзя, но на удивление мало трезвой расчетливости в растерянной, чуть смущенной улыбке:

— Я люблю ее, Гот… Все другие машины спят, им все равно, а «Мурена» проснулась. Она стала сильнее, но теперь ее так легко обидеть.

Чувствам верить нельзя. Гот поверил тогда, а потом неловко было вспоминать о собственной доверчивости. Стыдно.

Все другие машины спят, а «Мурена» проснулась…

Если Зверь лгал, то чем объяснить странности… в поведении? В общем, странности, что происходили с «Муреной»?

Если тогда он говорил правду, если он действительно был открыт перед лицом неба, значит, лгал в последние дни, перед тем, как улететь в кратер.

Чему верить?

Зачем он делал это?

«Потому что чувствам верить нельзя», — напомнил себе Гот.

Потому что Зверь читает мысли, ну, или почти читает. И потому, что он уверен: садиться в машину можно лишь с чистым сердцем. Не важно, что ты несешь, добро или зло, двойственности в тебе быть не должно. А ты тяготился собственным недоверием, господин майор. Говорил одно, думал другое, знал, что Зверь знает, — и знал, что он знает, что ты знаешь…

Самое мерзкое, что Зверь ведь даже не удивился. Воспринял все как должное. Господин майор наконец-то изволил «посмотреть на землю», забыл о собственном обещании всегда смотреть в небо, о боях над морем забыл, о том, сколько раз Зверь, на себя наплевав, спасал драгоценную майорскую шкуру. Господин майор наконец-то изволил испугаться. Все правильно. Поигрались и хватит.

А вот то, что у майора остатки совести никак угомониться не хотят, — это проблема. Майор из-за своей совести взорваться может к чертовой матери. Потому что небо его, такого, не примет. Сам господин фон Нарбэ свои проблемы решить не может. Значит, помочь нужно.

Зверь и помог. По-своему. Стал тебе отвратителен. Гаже, чем Костыль, помнишь? Если он умеет располагать к себе, логично предположить, что он может и вызывать отвращение.

Зверь ошибся.

Не в Готе, в себе самом.

А не свались он, взяв на себя слишком много, переоценив собственные силы, и сейчас уже почти закончена была бы паутина. Лагерь бы перенесли в найденное Джокером безопасное ущелье. И ты улетел бы, майор, с чистым сердцем, без всякой двойственности. Еще и чувствуя себя благодетелем из-за великодушно подаренной убийце недели.

Целой недели.

В глазах Зверя это и вправду роскошный подарок.

Чего ты желаешь ему сейчас, Гот? Жизни? Счастливой жизни, пока не обложат со всех сторон, не затравят собаками, не посадят на цепь?

Или смерти? Легкой смерти, не человека, не Зверя даже, невообразимой какой-то твари, которая рвется на свободу, чтобы убивать?

Он не открыл дверь. Не открыл, потому что… потому что не знал, как она открывается. Два в одном, черт бы его побрал. Разум, презирающий даже намек на эмоции, и безрассудная сила. Открытый замок и сломанная дверь. Вот он Зверь во всем своем великолепии. Банальное утверждение, что все люди разные, в его лице обрело вызывающее подтверждение.

Кстати, еще несколько подобных атак — и дверь не выдержит. Менять ее сейчас рискованно. Кто его знает, может, тварь внутри не настолько безмозгла. Точнее, может быть, у Зверя сейчас период здравомыслия. В этом случае он как раз ремонта и ожидает. Как ни жаль, но придется поставить в коридоре часового.

Со станковым лучеметом?

Идея богатая, но для лучемета места мало. Лучше с тяжелой винтовкой. Посменно Пулю, Крутого, Башку и Синего.

А смогут они выстрелить? В Зверя?

Что, майор, трудно с детишками? Все они выполняют приказы безукоризненно, и ни разу не было в лагере проблем с дисциплиной, за исключением того случая с Фюрером. Умирать мальчики пойдут, не задумываясь. А убивать? Их ведь не стрелять в людей учили — защищать.

Зверь сам, кстати, не сомневался в том, что стрелять будут. Видимо, у него были на то причины.

Гот провел ладонью по выгнутому пластику. Попытался представить себе существо, которое сделало это. Зверь не мог. Просто не мог. Он тонкокостный, легкий и скорее гибкий, чем сильный. Значит ли это, что там, внутри, сейчас не Зверь?

Вполне возможно. То есть невозможно абсолютно, если опираться в предположениях на привычный набор аксиом, но со Зверем этот набор себя не оправдывает.

Вот зараза!

Тот отвернулся от двери и направился к выходу из корпуса. Улыбнулся едва заметно.

Основная проблема со Зверем не в том, что непонятно, чего от него ожидать. Проблема в том, что от него все всегда чего-то ожидают. И ты, майор, единственный, кто ждет равно плохого и хорошего. Все другие ни о чем плохом даже не помышляют.

Значит ли это, что ты умнее всех, Гот?

Предположение приятное, но… увы, раз на раз не приходится.

— И вообще, у меня такое чувство, что я здесь совершенно бесполезна, — сердито сказала Ула. Мрачно проводила взглядом Крутого, который отправился сменить Пулю на боевом посту.

117