Последнее небо - Страница 113

113

Им? А тебе? Спит.

Не смотри в глаза Волка, Красная Шапочка. Сожрет волчара. Не подавится.

Ладно, что у нас там, в лазарете? В изолированных друг от друга отсеках-пеналах. Костыль? Где ты, жаль моя? Больно тебе…

Зверь задохнулся от восхитительного ощущения чужой боли. Такого сладкого. Такого… забытого.

Великолепная, изумительная боль. Ему самому удавалось добиться подобного эффекта лишь в особо удачных случаях. Когда позволяло время, и не было нужды заботиться о зрелищности, и жертва не сдавалась слишком рано… Зверь знал, что он хороший палач. Может быть, лучший из всех. Но подобные удачи он мог пересчитать по пальцам.

Костыля нашел безошибочно. С него и начал.

Бесполезный был человек Костыль. И жизнь у него была так себе. Зато смерть… Он удостоился прекрасной смерти. Немногие люди могут такой похвастаться.

Зверь убивал его так, как ему нравилось. Без оружия. Без инструментов. Одними только словами. И под конец экзекуции у Костыля даже снова прорезался голос.

Лечить в последний раз приходилось в далеком детстве. Еще живы были отец с матерью. Отец и учил. Сначала по мелочи: опухоль между пальцев у Ганги, одной из цирковых слоних. Сорванный коготь тигра Барсика. Смешно сказать, несварение желудка у Коли, семиметрового питона. Вообще, питон и несварение желудка понятия настолько несовместимые, что до сих пор вместе в голове не укладывались.

— Стань зверем, — говорил отец. Смешно было. У них фамилия такая: Зверь, а отец говорит: стань зверем. — И помни, что это он болен. А ты здоров. Ты сильный. Стань зверем, почувствуй его боль, вспомни о своем здоровье. И замени одно на другое.

Это совсем несложно было. В первый раз, когда лечил Гангу, опухла и несколько часов болела ладонь. Отец сказал:

— Ты недостаточно хорошо помнил о том, что здоров. Больше подобных неприятностей не случалось.

Потом пошли случаи сложнее, болезни серьезнее. Животные, никогда — люди. Он научился чувствовать болезни.

Научился чувствовать боль.

Чужую.

Последнее, самое памятное — рак желудка у пони Ромашки. Мама была против. Помнится, они с отцом даже поругались чуть-чуть по этому поводу. Но только чуть-чуть. Родители никогда не ругались всерьез. Опасное это дело — всерьез ругаться двум таким…

Таким, в общем.

— Ты здоров, — очень настойчиво повторял отец, пока шли к деннику, где тихо плакала от боли Ромашка, — ты здоров, и даже когда ты заберешь ее болезнь, ты все равно останешься здоровым.

Это было понятно. Непонятно было, почему отец так волнуется. Ведь после того случая с Гангой чужая боль никогда больше не прицеплялась.

И Ромашку он вылечил очень легко.

Потом отец сказал, что нужно подождать несколько месяцев. Никого больше не лечить. Даже самые несерьезные болезни.

— У тебя осталось мало здоровья, Зверь…

…нет, другое имя. Там было человечье имя…

Потом родители погибли. А наука впрок пошла. Умение чувствовать чужую боль пригодилось еще не раз. И умение забирать ее пригодилось. Только… не для лечения. Нет. Совсем-совсем наоборот.

После Костыля был Кинг. Раз уж с Готом заговорили сначала про него, пусть он и будет первым. Дрянь, которая заставляет гнить кости в живом человеке, — это, конечно, не рак желудка у пони. Ну так и Зверю не шесть лет. И здоровье у него сейчас не только свое. Сколько их там, убитых и съеденных? Человек пятнадцать, надо полагать, наберется. Это только тех, кто с Земли остался. А ведь был еще Фюрер, который пусть и умер быстро, но свой посмертный дар отдал. И был Резчик. Он умирал намного дольше Фюрера. А сейчас еще и Костыль. Вот кто умирал долго. По-настоящему долго, пусть даже это и не заняло много времени.

Непонятно, правда, откуда взялась та слабость, что охватила после посадки модуля. Хотя, если разобраться, ничего тут нет непонятного. Огнемет клятый выбил из колеи. Огонь вообще не та стихия, с которой хотелось бы столкнуться в замкнутом пространстве.

Что ж, Кинг так Кинг.

Навыки вспоминались сами. Да и не могли они забыться. Зверь ничего никогда не забывал.

Больно Кингу. Ох как больно. Но Костылю было больнее.

Сначала руку на лоб. Высоколобый ниггер, мастер хренов, ты тоже летаешь, когда садишься за компьютер? Или ты называешь это как-то иначе?

Спи, Кинг. Спи. Тебе все снится.

Горячо. Кожа горячая. А дальше, глубже — болезнь. Твари в крови живут, плодятся, умирают. Вот это плохо. То, что они умирают. Это еще болезни… слово, слово на грани памяти… токсины, да! Не проваливайся в знахарство, Зверь. Ты не шаман какой-нибудь, ты, мать твою, не в том веке живешь.

Зацепились. Провалились. Больно. Сучий потрох, как же больно!

Поехали…

Когда все закончилось, Зверь еще какое-то время сидел на краешке Кинговой койки. Медленно приходил в себя. Заглядывать в чужую душу было не впервой. А вот срастаться с человеком намертво — этого раньше делать не приходилось. Понятно, почему отец даже не заговаривал о том, чтобы лечить людей. Там такие лабиринты — просто так не выберешься.

Однако рано расслабляться. Кто на очереди? По логике вещей — Джокер.

Зверь ухмыльнулся, поднимаясь на ноги.

Нет уж. Джокера оставим на сладкое. Сейчас пусть будет Петля.

Следом за Петлей был Лонг. И он уснул далеко не сразу. Несколько секунд таращился изумленно, пока Зверь не рявкнул мысленно:

— Спи, скотина!

Заснул, как отрубили. Десантник, чтоб ему. Ни шагу без команды.

В голове слегка звенело. От усталости, надо думать. После короткой передышки все пришло в норму. Правда, впервые в жизни довелось почувствовать, как щелкнул счетчик, включая посмертный дар. Видимо, Костыля. До этого Зверь обходился собственной силой.

113