Последнее небо - Страница 76

— Экзорцизмом, Кинг, демонов изгоняют, — наставительно сообщил Зверь и одну за другой вытащил из ящика все шесть рабочих плат, — работай давай!

— Арбайтен, — брюзгливо огрызнулся негр, — нужно говорить арбайтен! А еще в университете учился. Снеж-жок!

Глава 3 ЛЮБОПЫТСТВО — НЕ ПОРОК

Но может статься и так — ты прозеваешь момент, когда я стану опасен
Не заходи за черту, не заходи за черту, не заходи за черту…
Олег Медведев

Раздражение? Восторг?

И то и другое. И еще много всего. Радужный спектр чувств, желаний и сомнений. Это как водоворот, только попади — не вырвешься. А хочется вырываться? Откровенно говоря, нет.

Нет, таких не бывает. В двадцать шесть лет уже можно сказать с уверенностью: не бывает, и все тут. Просто не может быть. О, конечно, в этом лучшем из миров возможно все, что угодно. Но скажите на милость, каким чудом в одной точке пространства, в обстоятельствах, прямо скажем, из ряда вон выходящих, в ситуации, когда впору ложиться и тихо умирать, рядом с тобой вдруг оказывается… А кто, собственно, оказывается? Мужчина твоей мечты? Ну, это вряд ли хотя бы потому, что ни о каких таких мужчинах никогда особенно и не мечталось. Уникальный экспонат? Да, конечно, экспонат еще тот, вот только сам он с этим вряд ли когда-нибудь согласится.

Ула сидела на корточках возле клетки с ящерятами, рассеянно почесывала Крыся под горлышком и думала о Звере. Думать следовало о работе, ну или о том, что пора спать ложиться, а вместо этого она размышляла, почему Зверь никогда не остается на ночь. Приходит и уходит. Вообще говоря, это было его единственным недостатком. Ага. Если не считать случаев, когда его хочется стукнуть, скажем, кирпичом. А такое случается примерно раз по двести за вечер. Собственно, желание побить Зверя чем-нибудь тяжелым было нормальным состоянием Улы, за исключением тех моментов, когда ей хотелось прижаться к нему и забыть обо всем, кроме его теплых рук и его голоса. Мягкого, завораживающего, обжигающего голоса.

Дитрих называет Зверя сверхъестественным красавцем. Ула чаще называла его сверхъестественной скотиной. Отдавая себе, впрочем, отчет в том, что душой при этом кривит изрядно. Скотиной Зверь не был. Просто… Ну, он просто был. Он умудрялся быть сам по себе.

Непривычная ситуация.

Мужчины, они, как вот эти ящерята. Первое время шипят и скалятся, потом готовы душу продать за то, чтобы им шейку почесали, а уж когда приходит время кормежки, так лучше Улы для них вообще никого нет. Сколько уж раз такое случалось? Даже считать не надо. Всех четверых своих мужей Ула Экнахталь помнила прекрасно. Все они, поначалу такие разные, такие независимые, в конечном итоге оказывались чем-то вроде медуз. Если только медуза может выпрашивать корм, оставлять по всему дому невымытую посуду и пепельницы, да еще и требовать при этом внимания. Ула попыталась представить себе медузу, тихо ноющую с дивана:

— Ты меня совсем не любишь… Тебе наплевать на все, кроме работы… Тебе микробы дороже живого человека… в смысле, живой медузы…

На этом сердитые размышления прервались, и Ула фыркнула, напугав задремавшего Крыся. Ящеренок шарахнулся в сторону, и его место тут же занял Зубок, вытянул шею: гладь меня!

Два месяца этот тип вообще не обращал на нее внимания! Как это называется, скажите на милость? Свинством, вот как! Ну, ладно, пусть не два месяца, а две недели. Этого, что, мало?

На буровую сбежал — это ж додуматься надо было. И от кого? От Улы Экнахталь. Нет, она, конечно, не Санчес какая-нибудь… О мертвых либо хорошо, либо никак, так что о госпоже докторе наук лучше помолчать.

Ула оставила ящерят и, стягивая на ходу перчатки, пошла в свою комнату. Остановилась перед большим зеркалом, нахмурилась придирчиво.

К вопросу о Марии Санчес… черные волосы смотрятся куда эффектнее каштановых. С другой стороны, каштановые гуще. И блестят. И вьются. Санчес носила гладкую прическу. Надо сказать, ей это было к лицу. Но в кудрях есть своя прелесть.

Мария была высокой. На каблуках она была даже выше старпома «Покровителя». А вот Ула, какие каблуки ни нацепи, все равно останется милого маленького роста. Самое то, что надо.

И фигура вполне себе такая… фигуристая. Ноги могли бы быть подлиннее, да где ж их взять? Тьфу, да не во внешности дело! К тому же отбегался Зверь.

Господи, но каким он может быть добрым! При всем том, что бывает и совершеннейшим мерзавцем.

Ему интересна она вся. Ее работа. Первый в жизни мужчина, которому интересно то, что она делает. В смысле, именно мужчина, а не коллега-биолог. Ему можно рассказать обо всем, показать формулы, образцы, можно объяснять, не боясь, что он заскучает или отмахнется, так и не поняв, о чем идет речь. Зверь в состоянии понять, что женщина, во всяком случае Ула Экнахталь, — это совокупность признаков. Не просто биологический объект, живое существо противоположного пола, а человек. Такой же человек, как он сам. Впрочем, когда речь идет о Звере, в его собственной человечности можно и усомниться. Если бы еще не воротило его от разговоров о нем любимом!

— Может, это любовь? — с подозрением спросила Ула у зеркала. И скептически прищурилась:

— Вряд ли.

Он сильный! Надежный! Умный. Что странно. Хотя полукровки часто бывают талантливы.

Сам пришел.

Сначала была та ночь, самая первая, неожиданная… Удивительно, но с тех пор Ула ни разу не задумывалась над тем, что все на самом деле очень и очень плохо. Как проснулась утром р искрящейся уверенностью в себе и в надежности окружающего мира, так и пребывала в этой уверенности до сих пор.